8 сентября – страшная дата для Северной столицы. В этот день в 1941 году начался один из самых страшных периодов в истории города – Блокада. Она унесли миллионы жизней: только начавших свой путь на этой земле и много переживших. Голод и бомбы не жалели никого. Но был в центре Ленинграда уголок, где ни на один день не прерывалась борьба за жизнь – Детская больница имени Раухфуса. Порой ценой своей жизни персонал спасал детские. Они об этом помнят до сих пор….

Кирилл Петров-Полярный, художник, известный в России пойнтерист (заводчик собак породы пойнтер), сын хирурга больницы Раухфуса Беллы Свержинской, в 11 лет награжден медалью «За оборону Ленинграда» как боец ПВО:

Мы жили на Петроградской стороне, на песочной улице. В начале войны я с бабушкой (она была сестрой милосердия) должен был эвакуироваться из города. Мы сели в поезд, и совсем надалеко от города немцы начали бомбить наш поезд, несмотря на то, что на нем были красные кресты. Один вагон загорелся. Мы вернулись в Ленинград, и мама (она уже была на казарменном положении в больнице) сказала, что все, никаких отъездов, все остаемся в городе. Я остался с бабушкой, которая стала работать в госпитале, который организовали в расположенном неподалеку с нашим домом здании детского сада. Да, мама тогда успела купить в магазине (а в магазинах тогда уже ничего и не было)  несколько коробок шоколадных конфет – очень красивых, двухъярусных. И эти конфеты нам очень помогли: бабушка выдавала мне в день по конфете.

Однажды, когда я спускался по лестнице, чтобы пойти за  водой к Неве, меня попытались убить. Откуда-то сверху кинули топор. Промахнулись, и я пулей влетел в квартиру, закрылся на все засовы.  Сейчас уже не скрывается, что в блокадном городе были случаи каннибализма. Я тогда очень испугался.

Была самая страшная первая блокадная зима. С каждым днем я все слабел. Ходить уже не мог, есть не мог, лежал на кровати. О том, что я совсем плох, бабушка сообщила маме. Маме дали увольнительную. Она пришла, они с бабушкой закутали меня во все имеющееся в доме теплое, посадили на детские санки, привязали, чтоб я не свалился, и мама повезла меня в больницу Раухфуса. Помню, как ехали по тропинке, по обеим сторонам которой были сугробы. Идущая впереди нас женщина вдруг упала. Мама подошла к ней: но помощь уже не понадобилась. Женщина была мертва.

В больнице меня подлечили, подкормили, и я остался там в так называемой детской комнате (в ней жили дети медиков, которых не с кем было оставить дома). Каждый ребенок посильно помогал больнице. Кто-то, например, скатывал выстиранные бинты. Я же записался в отряд ПВО, дежурил на крыше. По тревоге поднимался наверх. Моими задачами было, во-первых, следить, откуда запускаются ракетницы, сообщать об этом (И, кстати, тогда многих шпионов удалось вычислить и арестовать). Во-вторых, если падала зажигательная бомба, нужно было специальными щипцами захватить ее и, пока еще она только шипела, успеть бросить в песок, чтобы она не загорелась. Потом приспособился хватать зажигалки руками (естественно, в рукавицах).

Мама потом призналась мне, что очень боялась, слыша сигнал тревоги (а операции продолжались и при обстрелах, поскольку раненые поступали постоянно), что вот сейчас привезут в операционную и меня.

В больнице я познакомился с ровесником – Лешей Королюком, тяжело раненным во время  артобстерла.  Ему ампутировали ногу, и операцию проводила моя мама. Мы с ним  подружились на  всю жизнь. Вместе на охоту потом выезжали, вместе поступили в художественное  училище имени Мухиной. Он стал скульптором, я же занимаюсь прикладными видами искусства.  К сожалению, его сейчас уже нет с нами…

Это интервью было записано корреспондентом газеты «Вечерний Петербург» Татьяной Тюмениной весной 2017 года и готовилось к публикации к очередной годовщине начала Блокады. 26 августа Кирилла Михайловича не стало. Сегодня мы публикуем эти строки в память о нем – замечательном человеке, помогавшем по крупицам собирать историю больницы.